- 7 -
А. Вересов.
"Архитектурия цывилис".
Художник Р. Яхнин.
Так трудна старость. Особенно если в твоей жизни не все сладилось.
Петр Васильевич Неелов доживал свой сто четырнадцатый год. Он уже и сам не помнил себя очень молодым. Даже из наиболее далеких закоулков памяти всплывал человеком зрелым, суетным, недобрым.
Наверно, самыми значимыми и памятными для него были годы после окончания Академии художеств. Брат Илья немного старше, он распростился с высоким домом на берегу Невы пораньше. Илья был полон каких-то неясных, летящих мыслей, в спорах запальчив, нетерпим. И ах как щедр. Ему ничего не стоило сделать набросок фасада и тут же забыть о нем, подарить, наконец, бросить.
На его рабочем столе ворохами громоздились бумаги, валялись книги в обтрепанных обложках, торчали обгрызенные, плохо очиненные перья. Петру был отвратителен этот беспорядок. Он любил складывать намелованную бумагу дестями. Дорогие карандаши, в кипарисовом дереве, - на счету, отдельно. Простые, в липовом дереве, - отдельно. Губки для стирания фигурно вырезаны, тушь – на подставках-блюдечках, циркули и рейсфедеры – в сосновых сундучках. И чертежики у него получались аккуратные, чистенькие, красивенькие.
Отец при взгляде на них морщился:
- Почему это, Петруша, все у тебя нарисовано в пропорции и размерах. А как будто недоделано.
Но, несмотря на частую ворчню, Петр знал: отец любит его больше, чем Илью. Старший ближе, а меньшой дороже. Лишь потом, много позже, Петр подумал, что, пожалуй, то была любовь-жалость к менее удачливому сыну. Странно. Очень странно. Ведь он по чинам и достатку далеко обогнал брата…
Илья и Петр всю жизнь соперничали: трудами, замыслами. Почему-то запомнилась перепалка словесная – до обиды, до ожесточения.
Тогда втроем, отец и сыновья, шли по берегу Рыбного канала. На каменном Горбатом мостике остановились. Отсюда виднелись зыбкие воды пруда, и словно впечатанные в них (отражение, как явь), опрокинутые, струились красные башни Адмиралтейства.
Отец, любуясь открывшимся простором, вслушался в нестихающий шум парка и медленно раздельно произнес:
- Архитектурия цывилис!
Ему, видимо, нравилось звучание старых слов, и он повторил их. Только два слова, а как много сказано. Архитектура гражданская. Делу сему отдана жизнь.
Илья и Петр тотчас сцепились. А началось будто совсем мирно. Младший брат подсчитывал сроки ученического ранга, гезельного и «помощницкого», подсчитывал выплаты и доплаты. Старший пренебрежительно махнул рукой и заговорил в «высоком штиле» давно уже знакомое Петру – об архитектуре, на века «окаменелой мысли», о красоте, сотворенной для человечества.
Младшего рассердили не эти слова, но именно жест явного пренебрежения. Илья может сколько угодно говорить о красоте и служении искусству. Но он ведь не отказывается от денег. И в гезелях был недолго и получал вдвое больше. Так Петр и сказал. Илья захлебнулся от негодования.
Отец с ласковой строгостью подтолкнул братьев друг к другу, остановил спор:
- Больно уж вы расшумелись, Васильевичи, - и повернулся к меньшому: - Ты к Ильюшке прислушайся. Он у нас башковитый.
И, взяв под руки Васильевичей, пошел с ними к Большому пруду. Там надо было осмотреть плотину.
Они шагали быстро, все трое кряжистые, крепкие, и если бы не седина, отца не отличить от сыновей.
К «бате», так принято было в семье называть Василия Ивановича, меньшой относился с нежной преданностью. Ведь вот не учился в академии, а строительное дело понимает до тонкости. Смел и умно затейлив в творчестве. Выше ее, «архитектурии цывилис», ничего не ставит, и то же чувство постарался воспитать в сыновьях.
Любил Петр и старшего брата. Но тут примешивалось соперничество. Вообще-то меньшой гордился, что все они архитекторы и принадлежат к славной трудом своим фамилии.
- Мы – Нееловы! – при случае нередко говаривал Петр, имея в виду прежде всего «батю», потом Илью и себя.
Но Нееловых насчитывалось не трое, а четверо. Первый из них никакого отношения к строительству не имел. Он был солдатом. Но и его жизнь оказалась накрепко привязанной к этому прелестному уголку земли, который назывался в его время не Царским Селом, а мызой Сарской.
Деда Ивана в живых Петр не застал. Но по рассказам отца нарисовал в сознании человека неуемной силы, задиру и смельчака.
Ранней осенью 1702 года русская гвардия после почти векового порабощения освобождала исконно русские земли в невском поморье. В ту пору отряд ладожского воеводы Апраксина гнал перед собою войска шведского генерала Крониорта. Об этом воевода писал царю Петру Алексеевичу:
«Крониорт с конными своими войсками побежал от нас збою от реки Ижоры, постоя мало в Сарской иызе три дни и с той мызы побежал хканцам, а иные войски ево оставлены в крепостях в урочище Дудеровщине. И на Сарскую мызу я, холоп твой, не со многою конницею ходил, где их войск ничего не нашли, токмо один табор».
Мыза Сарская высилась на холме («Саари» - по местному речению и есть – «холм») при большом тракте из Копорья в Ладогу. Приписаны к ней были Михель-мыза, Матвей-мыза, Пурколовская мыза, Рис-кабачок, еще деревни в два-три двора, пустоши на ручье Вангазя и поблизости, на суходоле.
Среди тех, кто воевал за этот край, был малоприметный сержант российского войска Иван Неелов. Наверно, он после войны свил гнездо здесь, на обильно окровавленной земле. Иначе не объяснить, как случилось, что вся дальнейшая судьба Нееловых переплелась с сим скромным, а вскоре столь чудесно расцветшим селением.
Царь Петр подарил Сарскую мызу жене Екатерине. Отсюда он любовался только еще начинавшейся среди топей и лесов будущей столицей, своим любимым невским «парадизом».
Строился, ширился дворец на холме. Здесь вступал в свой великий труд солдатский сын Василий Иванович Неелов. Сюда же привел он, едва подросли, Илью с Петром.
Архитектура – дело не чиновное, не знатное, мастеровое. Но работа светит людям. Это Василий Иванович знал твердо. В том поспешил и сыновей наставить.
В нееловской «архитектурной команде» числились на подбор мужицкие дети, разночинцы, бурлаки*. (*Бурлаками называли крестьян, уходивших из села на заработки, главным образом на речные суда. Так же именовали вообще людей бездомных, бобылей, побродяг.) Они умели и топор в руках держать, и молоток, и циркуль с рейсфедером. В той же команде с малолетства присматривались Илья и Петр. Но можно ли строить, если ты не знаешь, как гвоздь вбить, как кол затесать, как известь замешать для кладки? Без того начинать нельзя…
Как же они летят, годы жизни нашей! Летят неотвратимо. На зримой памяти Петра Васильевича Царское Село приобрело непомерную, можно сказать, страшную пышность. Лазорево-золотой дворец среди цветущего сада. Белоснежные изваяния на фоне трепетной листвы. Вторящие небу зеркала прудов. Лес, превращенный в зверовой загон и потом – в регулярный парк…
Десятки прославленных зодчих России и мира отдали свое вдохновение, пыл, фантазию Царскому Селу, государевой вотчине. У многих из этих зодчих Нееловы были всего лишь помощниками. Со многими работали плечом к плечу, как равные в таланте и мастерстве. Но навряд ли кто-нибудь из архитекторов любил эту сотворенную руками человеческими каменную легенду больше Нееловых. Не было примера, чтобы подобная завещанная любовь так вот прошла через поколения. Другие архитекторы строили во многих городах. Для Василия Ивановича и сыновей существовало только Царское Село. Впрочем, если не считать одного печального случая…
Движение лет Петр Васильевич чувствовал, как тень от туч, летящую над полями. Он намного пережил отца и брата. А спор, тот давнишний спор на Горбатом мостике, до сих пор не закончен. Продолжается он и поныне. И Петр Васильевич никак не может назвать себя победителем в этом споре.
На любую меру затянувшаяся его жизнь принесла немалые плоды. Он в чести, в милости. Живет на покое, в подаренном ему архитекторском доме. Но отчего же все чаще в памяти всплывают насмешливые глаза Ильи? И они теперь уже не сердят, нет, не сердят…
Строил Петр Васильевич мало. Первый опыт не принес ему уважения сотоварищей. Он был архитектором путевых дворцов, которые наскоро и на короткий срок поднимали во время путешествия Екатерины Второй в Новороссию. Это и был тот упомянутый выше случай, когда один из Нееловых строил за пределами Царского Села.
Денег принесла эта работа порядочно. Но в семье было запрещено вспоминать о ней.
Да и в самой государевой вотчине младший из Васильевичей построил немного. Он доделывал Вечерний зал, скромное, небольшое здание для вечерних балов. Держался отцовской манеры: строгой, сдержанной, без лепных нагромождений. Еще Петр Васильевич в новом парке достраивал Александровский дворец для любимого внука Екатерины. Вел ведомость домам, ремонтировал их, планировал быстро растущий город. Нужная, вседневная работа. Но не было в ней «искры божьей», которая так ярко горела в трудах старших Нееловых. Не было «летящей мысли». Теперь Петр Васильевич понимал это без обиды.
И не тяготило его, что к концу дней он стал как бы добровольным смотрителем при «окаменевшей красоте», созданной отцом и братом.
Не меньше двух поколений царскосельских жителей привыкли встречать на аллеях парка седенького голубоглазого старика, который вышагивал, постукивая тростью о твердую, утоптанную землю. Он брел и шевелил губами, что-то шепча про себя.
Никому и в голову не приходило, что в часы тех утренних прогулок Петр Васильевич как бы встречал отца и брата и вел с ними долгий душевный разговор…
Большой дворец, Екатерининский, он разглядывал обычно издалека, с аллеи Эрмитажной, потому что вблизи не охватить взглядом беспримерно широкий, почти на полтараста сажен перепев колоннад, перекличку балкончиков, кариатид, пилястров. Петру Васильевичу всегда казалось, что дворец звучит. Звучит, как торжественная ода. Такова сила гения. При великом Растрелли тридцатилетний Василий Неелов был архитекторским помощником. На его глазах творилось неповторимое.
Каждый самодержец строил дворец на свой лад. Правильнее сказать – пристраивал, так как первые екатерининские «каменные палаты» оставались неприкосновенными. Они обрастали флигелями, галереями, переходами, висячими садами. Варфоломей Растрелли связал воедино все эти в сущности разрозненные здания. И когда после четырех лет неусыпных трудов сняли леса, дворец засверкал голубыми стенами, белизной колонн, шестью пудами золота, расплющенного в листы для отделки скульптур и балюстрад.
Пожалуй, эти четыре года были самой большой школой для Василия Ивановича Неелова. Он учился у Растрелли, чтобы идти своей собственной, непохожей дорогой.
Выходил он на трудный путь в зрелом раздумье, с осторожностью. И все же не уберегся от происшествия, которое могло запросто переиначить всю его жизнь.
В сознании младшего сына это время осталось каким-то странным смешением несчастья и праздника.
В Москве вдруг объявилась «прилипчивая горячка с пятнами». Говорили, что страшная болезнь вот-вот нагрянет и в Петербург. Архитектор Василий Неелов в эти месяцы отложил в сторону чертежи задуманных им зданий. Он строил караульни и заставы: остановить беду.
Царское Село походило на осажденную крепость. Обе дороги, ведущие в государево поместье, перекопаны глубоким рвом. Через него перекинут дощатый мост. Солдаты – на мосту и на дороге – у рогаток. Из-за тосненских и ижорских застав не пускают ни прохожего, ни проезжего без билета, означающего, что карантин выдержан.
Жителям царскосельским велено ворота в домах затворять, никому не давать приюта и трижды окуривать жилье можжевельником или ельником. Всем крестьянам объявлено «дабы каждый для собственного своего семейства к пропитанию имел хлеба в запас на шесть недель, для непредвиденного какого-нибудь, от чего боже сохрани, несчастного случая: ибо в таковом случае никто уже из своего дома выпущен не будет»…
Беду отвели. Какой же великий праздник был, когда снова открылся свободный проезд из Петербурга в Царское! И кому же, как не архитектору Неелову, устраивать этот праздник. От Пулковской горы до Екатерининского дворца горели свечи в тысячах цветных фонарей на деревьях. Переливались огнями тысячи плошек на земле.
Но императрица, проезжая, заметила несколько потушенных фонарей. На следующий день царскосельская контора получила строжайший приказ генерал-полицмейстера «изследовать коеи притчины ради от Пулковской горы до леса леменация быть незозжена».
В ответе за все – Неелов. И значит, очень уж нужен был Царскому Селу этот архитектор, если опала минула его.
А потом – словно река прорвала плотину: планы, проекты, сметы, все новые и новые работы Василия Ивановича. Каждая постройка сделана по-своему, отлично от других.
Семидесятые годы! Счастливейшее десятилетие для семьи Нееловых. Подросли сыновья. «Архитекторские сыновья» - это был почти служебный ранг. Да и сам отец на покой не собирается. Голова полна замыслов. И среди них – важнейший: парк!
В Царском столько дивных див, что затмить их мудрено. Все же парк, каким его задумал стареющий зодчий, станет вровень с самыми великими творениями.
Петр Васильевич в те годы часто видел «батю» в сапогах, перемазанных глиной, с лопатой в руках, хлопочущим вокруг саженцев. Чуть не каждый день он повторял свое неизменное:
- Надо, чтобы все походило больше на натуральное, а не нарочно сделанное!
Деревья он группировал прихотливо, по-лесному. Уступы «запустил травою». Берегам Большого пруда, ранее проведенным будто по линеечке, дал очертания извилистые, как у настоящего озера. Избыток воды, который скапливался в лощине, в стороне от Большого пруда, отвел в маленькие, соединенные протоками озерца. Холмы земли одел дерном и украсил беседками.
Он заботливо выбирал деревья для аллей. Ему важно было знать, какой кроной увенчивается каждое из них. Но не только это. Как распускается дерево весною? Какими красками покрывается листва осенью? Он искал тона и оттенки в природе, как художник подбирает их на палитре.
- Стены зданий, которые мы строим, - говорил Василий Иванович сыновьям, - неизменны на многие годы. А живая красота парка рождается с каждой весной. И каждый год дарит ей неповторимое.
Петр Васильевич знал, что отец – человек добрый. Но никогда его доброта не выражалась с такой полнотой. Неелов-старший, кажется, провидел, как люди станут приезжать издалека любоваться этим парком и влюбленные будут бродить по его аллеям. Конечно, они даже имени зодчего не запомнят. Но ведь это он позаботился, чтобы на этих аллеях им было отрадно и чтобы колдовство зеленого цветения запомнилось навсегда.
Деревце к деревцу. Бесконечные вереницы аллей. Так создавался прекраснейший в России парк…
И все, что Василий Иванович строил в этом парке, как бы рождалось из этого солнечного очарования и продолжало его.
Младший сын помнил, как возникало, становилось на фундамент, росло и расцветало каждое отцовское здание. Именно – расцветало. Слово это здесь уместно. Нееловские постройки благородно просты по форме и удивительно сливаются с окружающей природой.
Петр Васильевич нередко часами сидел возле Адмиралтейства. Смотрел на его стены, сложенные из красного, нештукатуренного кирпича, на стройные башенки и стрельчатые окна. Он видел отца рядом, кажется. Слышал его голос. Василий Иванович никогда не мог насытиться работой над чертежом, над бумагой. Он должен был вместе с землекопами поработать лопатой, с каменщиками поднимать стены, с плотниками ставить перекрытия. Когда все было готово, он собирал свою «архитектурную команду» и благодарил ее за новый дом.
Это был странный обычай, и младший сын не вполне понимал его. Казалось, отец тем роняет свое достоинство.
Проносятся тучи над зубчатыми башнями Адмиралтейства. Наверно, никто уже, кроме Петра Васильевича, не помнит, что на этом месте когда-то стоял деревянный «шлюбочный сарай». Зимой в него поднимали с пруда «водоходные суда». Новое каменное Адмиралтейство служило той же цели. Но как оно украсило парк! В верхнем этаже Василий Иванович устроил зал, стены которого были отделаны «на голландский образец плитками белого глазуру». По бокам Адмиралтейства, составляя одно целое с ним, выросли корпуса поменьше. Они назывались Птичьими. Здесь обитали павлины, журавли, лебеди…
С края Большого пруда Петр Васильевич старчески зоркими глазами вглядывался в противоположный берег и любовался едва ли не самым великолепным отцовским творением – мраморным мостом. Он перекинут над проливом из Большого пруда в Малый. Шесть лет Василий Иванович жил этим замыслом. В семье знали: если «батя» весел, - значит, придумал что-то необычное для своего моста, если мрачен, нелюдим – дело не ладится.
После неисчислимого количества эскизов колонн, балюстрад, ступеней, после множества рисунков, показывающих, как мрамор компонуется с деревьями и даже как он отражается в воде, началось строительство модели.
Сыновья, к этому времени уже занятые своими замыслами, все-таки помогали отцу сколачивать настилы, строгать подобия колонн и пьедесталов.
Готовая модель разочаровала отца, он пережил настоящее горе, сомневаясь в удаче задуманного. В ту пору послали его за рубеж – посмотреть, как английские мастера разбивают парки. Но и в Англии Василий Иванович грезил неудавшимся мостом.
В отсутствие архитектора модель отправили из Царского Села в Екатеринбург. На Урале вырубили мрамор для колонн и гранит для основания. Потянулись конные обозы от «Каменного пояса» в Санкт-Петербург и оттуда – в Царское. Везли «мраморные штуки», «базаменту под балюстрад», всяческие «балясины». Везли двенадцать тысяч пудов камня.
Долго собирали его на месте, указанном вернувшимся из поездки Василием Ивановичем. И когда мост неширокой галереей пролег над проливом, когда засверкали синий с прожилками горношитский камень и чисто белый становской, архитектор отбежал прочь, закрыл ладонями глаза и снова открыл. Готовый мост выглядел прекрасно. Его называли и Сибирским, и Мраморным. Но чаще всего – Нееловским.
К тому году – 1766-му – Василий Иванович почитался уже признанным мастером царскосельского зодчества. Аттестация его была беспримерно похвальной: «Означенный архитектор… состояния доброго. С начала строения при Селе Царском находится безотлучным и по большей части те строения происходили за присмотром ево, посему он совершенно о сем известен. И затоб способностию впредь для надзирания и поправления быть надобен…»
Далекий путь был уже не по силам Петру Васильевичу. Все же иногда он добирался до своего любимого места в парке – к Капризу. Здесь все дышало памятью об отце. Удивительное сооружение этот Каприз. Он даже и сооружением не кажется, так слит с пейзажем.
Между старым и новым парками, над дорогой вздымаются два холма, обложенные диким камнем. В холмах – арки для проезда экипажей. Холмов-Капризов два, большой и малый: отличаются друг от друга размерами. А почему их так называют, в Царском знают все: стоили они превыше всяких смет и построены Нееловым-старшим по царицыному капризу…
Здесь на обомшелой скамеечке Петр Васильевич сидит долго-долго. Думает. Сумерничает.
Дома уже знают: если старик задержался, идут за ним к Подкапризной дороге…
Лишь с годами Петр Васильевич вполне оценил отцовский ум. Василий Иванович не стремился подсказывать сыновьям поприще, решения, оценки. Настоящий и самый верный путь тот, который ты сам выбираешь.
Но в душе Неелова-старшего жила тревога, скрытая от всех. Он ревниво следил за работой сыновей. Им дано то, чего не было у Василия Ивановича, - школа архитекторская. Пусть видят как можно больше. Пусть выбирают. Младший после Академии художеств четыре года пробыл в Англии. Илья ученичествовал в Риме. Ему оказали высокий почет избранием в члены Болонской академии.
По какому пути пойдут сыновья? Не оспорят ли они все созданное отцом? Не посмотрят ли на него презрительно с высоты своей учености? В конце концов, ведь молодое поколение, сыновья, беспощадные судьи отцам, поколению уходящему.
Первые проекты Ильи отец листам дрожащими руками. От счастья больно сжималось сердце. Старший сын вступил на проложенную «батей» дорогу и пошел по ней дальше.
В работах Василия Ивановича нет-нет да прорвется вычурность готики либо слишком торжественный шаг колоннады. У Ильи Васильевича такого не случалось. Чистым образцом для него служило зодчество древних, в завершенной лаконичности, в предельной простоте.
Еще одно сближало его с отцом: любил, чтобы стены отражались в зеркале вод. И его лучшие постройки неизменно повторяются в глади прудов.
За три года до смерти отца Илья Васильевич построил павильоны верхней и нижней ванн. Они были воздвигнуты на насыпных уступах парка и разделялись аллеей сибирских лиственниц.
Какая строгость в отделке павильонов! Нет колоннад, мало украшений, а зданиями хочется любоваться без конца. Работа истинного мастера.
Отец, увидев готовые павильоны, обнял старшего сына, как когда-то в детстве, и расцеловал в обе щеки.
Архитектурное совершенство зданий столь велико, что их весьма простое назначение никак не угадывалось. Это были бани: верхняя – для царской семьи, нижняя, или «кавалерская мыльня», - для придворных. За комнатами с расписными потолками – раздевальни, парильни, печи, бадьи с горячей водой. Бани как бани.
Лишь однажды баню превратили в… трактир, при обстоятельствах довольно странных. Петр Васильевич спустя многие десятилетия не мог удержаться от смеха, вспоминая, как все случилось.
В Царском Селе ждали приезда гостившего в России римского императора Иосифа II, который путешествовал под именем графа Фалкенштейна.
Вдруг из Петербурга приходит уведомление: «граф Фалкенштейн будет к вам не прежде 20 июня. Он имеет обычай не жить не где, как по трактирам, и сего обычая ни для чего не переменяет. Угодно потому ее величеству, чтобы вы в новой бане, заперев ту комнату, где ванна, изготовя все потребные мебели, назвали сие здание постовым или вольным домом... Садовник Буш должен представлять трактирщика сего дома».
К недавно построенному павильону прибили вывеску постоялого двора, и чудаковатый гость прожил здесь пять дней.
В архитекторской семье долго шутили над этим происшествием. Не шутил только Илья. Он злился.
Но не долго. Не до того было. Ждали его новые работы. Старший из братьев строил удачливо и много.
Одна из самых крупных его построек – каменный четырехэтажный флигель. Высокой проездной аркой он перекрывал Петербургскую дорогу. Двухсветным переходом здание примыкало к дворцу.
Скромный колонный портик в высоте, лепной бегунок на фасаде, каменные «полотенца» над окнами – вот все, чем Илья Васильевич украсил флигель.
И удивительное дело: новая постройка никак не сливалась с растреллиевским дворцом, наоборот, резко отделялась, противоречила ему изысканной простотой форм. Но очень скоро стала привычной, и царскосельские жители не представляли свой город без этой арки над дорогой, без монументальных величаво-спокойных этих стен.
Дворцовый флигель – последняя работа Ильи Васильевича. Он умер, не дожив до пятидесяти лет…
Вскоре в нееловском флигеле поселился шумный молодой народец. Здесь открылся лицей. Петр Васильевич любил приходить сюда вечером, когда занятия в классах заканчивались.
Мальчуганы в муедирчиках с красными воротниками выбегали в березовую рощу, разросшуюся рядом, и в чинно тихие аллеи парка.
Последнему Неелову казалось, что парк от мальчишеской беготни и звонкой переклички голосов молодеет. Лицеисты же просто не обращали внимания на чистенького старичка, опирающегося на трость. Он не мешал им.
В доме, построенном старшим братом, уже сменилось несколько поколений лицеистов. Петр Васильевич не замечал этого. Ему думалось, что все те же мальчуганы в мундирчиках играют в пятнашки, мчатся вперегонки по аллеям, веслами разбрасывают брызги на пруду, под крыльями орла, застывшего на Чесменской колонне.
Молодость, жизнь – понятия неразрывные… Петр Васильевич слишком поздно понял то, что, видимо, знали отец и старший брат. «Архитектурия цывилис» следует природе и украшает ее, радует людей, служит им.
Петр Васильевич бродил по улицам Царского Села, по аллеям парка. Со стороны казалось, что старик беззвучно шевелит губами. В действительности же он говорил отцу, говорил Илье:
- Вы переживете меня. Да, вы будете жить долго, может быть, всегда…
Последний Неелов, младший в ряду славных строителей, похоронил всех родных, давно похоронил своих детей. Он остался один, как явор в степи, на ветру. У него было чувство, что он живет уже чужой жизнью.
Однажды над Царским Селом нечто проревело, залязгало, загромыхало и выбросило облако черного дыма. От дикого, ни с чем не сравнимого воя разбегались люди, кони бесились, бились в оглоблях.
Пошли поезда по первой в России железной дороге из Санкт-Петербурга в Царское.
Петр Васильевич с трудом дошел до вокзала. Остановился, тяжело дыша. Он увидел дилижансы, кареты, шарабаны со скамейками, телеги с кладью. Все эти повозки были сцеплены на железных, уходящих вдаль полосах.
Кондуктор округлил щеки, подул в рожок. Дым повалили из высокой трубы. Громыхнуло. Рвануло. Поезд медленно, потом все быстрее тронулся в путь…
На следующий день Петр Васильевич через увеличительное стекло – глаза отказывались служить – прочел в «Ведомостях» бойкую заметку:
«Сию минуту возвратились мы из поездки в Царское Село по железной дороге и не можем не поделиться с нашими читателями удовольствием, которое она нам доставила. Туда ехали мы с умеренной скоростью 21 версту в 32 минуты, но оттуда в 22 минуты; почти по версте в минуту, то есть по 60 верст в час: страшно подумать! Между тем, вы сидите спокойно, вы не замечаете этой быстроты, ужасающей воображение…»
Последний Неелов выронил из рук газету.
Новый век надвигался лязгом железа. «У-у-у-ходи!» - слышалось старику сквозь стук колес.
1 2 3 4 5 6 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16
АЛЕКСАНДР ИЗРАИЛЕВИЧ ВЕРЕСОВ (1911-1991)
РУДОЛЬФ МОИСЕЕВИЧ ЯХНИН (1938-1997)
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
